Сегодня в нидерландском суде выступают родственники погибших пассажиров рейса MH17, сбитого над Донбассом.
Давайте их выслушаем.
Они обычные люди, для которых жизнь тоже разделилась на до 2014 и после - и никогда не станет прежней.
Выступает Челси Гибсон из Австралии, по стриму.
Давайте их выслушаем.
Они обычные люди, для которых жизнь тоже разделилась на до 2014 и после - и никогда не станет прежней.
Выступает Челси Гибсон из Австралии, по стриму.
"Казалось бы, через семь лет должно стать лучше. Но не становится.
Меня зовут Челси Гибсон. Это мой шанс почтить память моей матери, которая стала жертвой MH17.
Сложно найти слова, как смерть матери повлияла на мою жизнь. Я боюсь жить.
Я живу не той жизнью, которую мать видела для нас. Мои вопросы не получат ответов. Когда мать лишили жизни, лишилась жизни и я.
Я хотела, чтобы весь мир остановился, я не понимала, как люди могут жить нормальной жизнью, когда все так изменилась.
Я вспоминаю, как мама поправляла мне одеяло, целовала в лоб и шептала, что все будет хорошо.
Я не могла поговорить, я потеряла всё счастье в жизни.
Я помню, как пахла моя мама, как она смеялась. Каждый день — напоминание о том, что связь родителя с ребенком ничем не заменить, о той пустоте, которую я чувствую.
Дни рождения, мамины дни рождения, семейные праздники...
Я помню, как летала с ней в Бельгию к ее семье
Мы провели уикенд в Берлине, потом наши пути разошлись. Мама полетела домой.
Никак не передать, как я смотрела других членов семей по телевизору. Как я прощалась с друзьями и летела в Австралию тем же рейсом, каким должна была лететь мама на 24 часа позже.
Я не работала 5 месяцев. Я ездила в Бельгию на похороны, когда ее опознали.
Мама была чудесным родителем. Она жертвовала своей жизнью ради нас. Она уехала в Австралию ради папы. Она работала очень много, чтобы поддерживать меня и сестру. Она всем помогала всеми силами.
Теряя кого-то, испытываешь вечное сожаление и вину за то, что не сказала, что хотела.
Мне приходилось подавлять все мои эмоции. Я не могу заводить отношения, устанавливать с людьми эмоциональный контакт.
Каждый день — кошмар, горе контролирует каждый момент жизни.
Тяжелее всего — внезапные воспоминания, о хороших моментах и даже о некомфортных. Они застают тебя врасплох. Это самое сложное.
Жизнь кажется не важной, потому что мама не может разделить ее со мной. Мама никогда не увидит моих детей.
(Челси плачет в продолжение всей речи)
Это не та жизнь, которую мама видела для своих детей и внуков.
Это шанс пролить свет на правду. Я поделилась своей историей, чтобы дать голос жертвам. Я приложу все силы, что у меня есть, чтобы свершилось правосудие.
Я делюсь своей историей, это акт любви, где я демонстрирую свое горе, чтобы что-то изменить для человечества. Спасибо."
Судья благодарит Челси за выступление, пытается найти теплые слова. Юристка родственников передает заявление в письменном виде, оно пойдет в материалы дела, как и все остальные.
В зале суда выступление слушал дядя Челси.
Мать Челси с ее дочерьми.
Кассандра, старшая сестра Челси.
"Наша семья жила в Бельгии и Новой Зеландии. Мама переехала в Австралию. Она рано стала матерью-одиночкой, она растила нас сильными, независимыми, полноценными членами общества.
Мама часто путешествовала в Европу к семье и друзьям.
Мы чувствовали себя в безопасности и не думали, что подобное может случиться. Но оно случилось.
17 июля сестра позвонила и сказала, что самолет рухнул. Я затряслась и упала на пол. Мне пришлось позвонить партнеру моей матери, он подтвердил номер рейса.
Я до сих пор иногда не верю, что маму так забрали. Может, это сон?
Мама была лучшей подругой, хотя мы и жили далеко друг от друга.
Если что-то было не так, она сразу вылетала ко мне в Новую Зеландию.
Она помогала мне растить дочь Эллу, ее племянници и племянницы ее обожали.
Моей дочери Элле было всего семь месяцев. Я не могла кормить ее, держать ее. Мое сердце было разбито.
Моя мать была примером для подражания. Она готова была учить их об их европейских корнях и уже говорила с Эллой на фламандском. Моя вторая дочь, Иви, уже ее не увидит.
Я была полностью разбита, я пыталась найти хоть что-то о маме, о ее останках. Мое психическое здоровье ухудшалось, я рассталась с моим партнером, отцом Эллы. Я одна, у меня нет друзей.
У меня была активная социальная жизнь, но я потеряла мотивацию. Я чувствую себя обузой.
Тяжелее всего не говорить о маме, не упоминая MH17.
Я вряд ли когда-либо буду чувствовать себя безопасно в полете. Я боюсь потерять дочерей, как потеряла мать.
Я не осознавала, как это повлияет на мою карьеру. Моим работодателям звонят, чтобы взять у меня интервью.
Другие работодатели говорят мне, что у меня сложная личная жизнь, и не принимают меня на работу.
Терапия очень дорогая, я не получаю никакой помощи. Я боюсь, как это повлияет на психическое здоровье моих детей.
Мать была младшей сестрой из 9. Она прощалась со смертельно больным братом. Дядя сумел дожить до опознания останков матери.
Партнер моей матери Сиджей не смог найти силы высказаться сегодня. Он пытался наложить на себя руки. У него нет средств на жизнь.
Мать была его опорой в течение тринадцати лет. Он говорил, что вечно благодарен за возможность быть отцом, но хотел бы поменяться с ней местами.
Через семь лет нет ответов. Они должны взять ответственность за это чудовищное преступление, за 298 жизней, которые они забрали.
Тяжело осознавать, что часть останков моей мамы до сих пор лежат в этом поле. Она не имела отношения к этой войне. Из-за этих безответственных, безбожных, бесчеловечных людей я больше не увижу маму.
Фрейг Кейзер потерял свою дочь Карлин, ей было 25 лет.
"Я говорю от своего лица, нашей семьи, ее друзей и коллег.
Хочу выразить уважение защите Пулатова. Вы делаете то, чтобы этот суд был по-настоящему справедливым и демонстрируете, что Нидерланды — правовое государство.
Наша дочь никогда нас не опечаливала — кроме дня, когда она села на самолет. Последнее, что мы видели — пост в Фейсбуке, где они с партнером написали, что садятся на рейс и что у них все хорошо.
Карлайн было 25, Лоренсу — 30. Они хотели сделать мир лучше.
В 11 лет она мечтала вылечить СПИД. Вскоре она начала собирать деньги на помощь жертвам СПИДа. Она работала в трех проектах по поиску лекарств от рака и СПИДа.
Мы уверены, что она помогла бы больным в Нидерландах, в Малайзии, в Украине, в России.
Мы ездили в Индиану, где ее университетские друзья и друзья по гребле организовали поминовение. Друзья по гребле говорили, какая она была умная, а по университету — как у нее было хорошо с греблей.
Друзья по гребле говорили «пусть она вечно гребет по спокойной воде».
В честь нее назвали гребную лодку, академическую премию и, что примечательнее всего, ей присудил посмертную степень доктора. У нас до сих пор висит университетская форма, которую никогда никто не наденет.
Нам тяжело на праздниках. Мы отмечали ее день рождения дважды и трижды.
Ее день рождения — до сих пор важный праздник. Университет Амстердама сделал заявление, которое я процитирую.
«Мы потеряли прекрасную ученую, которая могла внести реальный вклад в фармацевтику. Увы, мы не смогли продолжить ее проект по теоретической химии».
Отдельное заявление от профессора на английском:
«Всем членам нашей исследовательской группы было тяжело. Она была душой лаборатории, любила науку, всегда обсуждала научные проблемы. Она очень эффективно создавала командный дух в лаборатории. Тщательно подходила к исследованиям».
Она была прекрасной ученой с огромным потенциалом. Мы скорбим по ней и через 7 лет. Мы потеряли целеустремленную ученую, которая готова была посвятить свою жизнь лекарствам от рака и антибактериальных инфекций с помощью современных компьютерных моделей.
Гибель Карлайн разрушила ее проект. Без ее энергии и целеустремленности его пришлось свернуть.
2014 — тяжелый и депрессивный год для нашей группы. Мы месяцами не могли работать 2014 и 2015 год — худшие в истории группы, нам так и не удалось полностью оправиться.
Мне было так тяжело, что я прекратил преподавать.
Далее я буду говорить на русском.
«Мы не верим в странные теории заговора. Мы стремимся не к мести, а к правде. Мы думаем, что это связано с неудачным военным актом. Наша дочь оказалась не в том месте, не в то время».
«Мы хотим процесса, направленного на установление истины. Важно присутствие подозреваемых на суде. Где они? Мы понимаем, что этого не произойдет без сотрудничества русского народа. Россияне, помогите нам».
Говорят, что люди умирают только тогда, когда их все забыли. Если это так, то Карлайн до сих пор жива и в полном расцвете. Спасибо."
Выступают родственники из Австралии, они ранее фигурировали в обращении к россиянам от международного следствия.
Вера Орешкин из Сиднея потеряла сына Виктора.
Виктор возвращался ко мне в Австралию. Последний, кто говорил с ним из нашей семьи, был мой сын Марк.
19 июля по австралийскому времени, Марк был еще в Европе с семьей и друзьями, нам позвонили из правительства Австралии.
«Не может быть, это ошибка! Пусть это будет ошибка!»
Я видела сына у меня в руках. Виктор принес в нашу жизнь счастье. Я хотела, чтобы он вернулся. Нам сказали, что никто не выжил.
Мы видели все отрицания, я звала его, «Виктор, где ты?».
Мы надеялись, что его не было на борту, что он пропустил рейс.
Когда я осознала, что он был на борту, я ощутила тошноту, у меня сдавило грудь.
Тот звонок навсегда останется в моей памяти.
Малайзийские авиалинии отказывались обнародовать информацию.
Я не могла есть, принимать душ. Тем тяжелее было, потому что мой сын Марк все еще был в Германии.
Я постоянно общалась с людьми, меня поддерживали, но мне было тяжело, потому что это обычно я успокаивала людей.
Мне тяжело было концентрироваться, общаться с людьми.
Каждый раз, когда мы летаем, мне тяжело сидеть в самолете. Я представляю, как погиб Виктор, меня трясет, я плачу, боюсь, что мой самолет рухнет.
Мне крайне тревожно летать. Со временем эмоции не утихают. Как ужасно моему сыну было падать.
Как можно было сбить пассажирский самолет? Неужели у них не было детей?
Смерть моего сына была нападением и на нас, они лишили нас будущего, поддержки.
Мой муж и я знаем, как тяжело терять сына. Мы переполнены горем.
Мы слышим, как наш сын зовет нас.
Психологи говорят, что терять детей тяжелее всего.
Наш сын Виктор часто помогал нам, другим детям.
Нам до сих пор тяжело спать. Я до сих пор в мыслях переживаю эту трагедию. Я чувствую ужас и пустоту.
Однако жизнь должна продолжаться. Нас поддерживает наша семья. Мы теперь куда более зависим друг от друга. Нам до сих пор тяжело справляться со стрессом.
Смерть Виктора повлияла на нас и финансово. Нам за все приходится платить самим. Он был неотъемлемой частью нашей жизни.
Он тратил на нас свое время, теперь же нам тяжело делать всё самим.
Только милостью Божией мы можем продолжать жить.
Мы надеемся, что виновные понесут ответственность за то, что вырвали сына из нашей жизни.
Мы осознаем, что в дальнейшем нам все больше не будет хватать сына.
Нас хорошо ввели в судебный процесс, мы видели реконструкцию Боинга.
Ответственные продолжают все отрицать. Я надеюсь, что они скажут правду, что против них будет достаточно доказательств.
Мой муж потерял не только сына, но и лучшего друга. Нам помогает церковь и лекарства.
Наш сын оставил пустоту, которую никто не сможет заполнить. У нас разное горе, нам приходится справляться со своим личным горем.
Мы каждый год ездим в Амстердам на мемориал, это придает нашей жизни смысл.
Суд дает Виктору голос, дает возможность узнать правду.
Виктор хотел бы узнать правду, и чтобы такая трагедия не повторилась.
У моего мужа проблемы со здоровьем, по совету врачей нам пришлось ограничить потребление лекарств.
Трагедия безвременной смерти нашего сына будет с нами каждую минуту, каждый день, до конца наших дней.
Конца этому не видно. Глубокая боль и горе до сих пор переполняют нас. Виктор заслужил, чтобы его голос услышали, и чтобы все узнали, что на самом деле случилось.
Наши раны продолжают открываться, поскольку расследование не завершается. Мы с нетерпением ждем."
Йоханна Лидия потеряла сестру Корнелию и ее мужа Антуана. С Йоханной в зале ее муж и мать.
"Хочу поблагодарить всех, кто прилагает усилия к установлению правды, хочу также поблагодарить жителей Грабово за помощь в поиске тел.
Хочу поблагодарить и других родственников за их истории. Хотя моя история и блекнет по сравнению с ними, я им сочувствую.
Я хочу поговорить о своей сестре и ее муже, и тем самым помочь уголовному производству.
Моя сестра и муж оставили огромную пустоту в моей жизни.
Моя сестра всегда мне помогала. Я даже рада, что она не знает того, что произошло. Вот что я ей написала бы:
«Помню, как мы отмечали день рождения одной из ваших дочерей. Не знала, что мы видим вас в последний раз.»
Мне позвонила мама и попросила проверить, были ли вы на том рейсе. Турагент это подтвердил. Я стояла на заднем дворе с телефоном в руке, моя жизнь изменилась навсегда.
Мне было сложнее всего сказать родителям, что их дочь умерла.
Я не знала, что с вами. Лежат ли ваши тела в лесу, едят ли их дикие звери. Я не могла спать.
СМИ были полны деталей. О вас писали даже в Бразилии.
Мне казалось, что наше горе стало публичным. Полмира в трауре, но я не готова была, я была в апатии.
Ваши дети делают все приготовления, правительство тоже. Я хочу всем помочь, но я могу только ждать.
23 июля привозят первых жертв. Солнце палит взлетную полосу. Садятся два военных самолета. Вы на них? Вы целы, или по кускам? Мы узнали через недели.
Военные выстроились у трапа. Заиграли трубы. И полная тишина. Я помню только, как флаги бились о мачты. Никогда не забуду этот звук.
Катафалки уезжают один за другим. Ритуал повторяется каждый день, и каждый раз мы не знаем, есть ли там хоть что-то от вас.
Дети потихоньку отдаляются. Они хотят устроить поминовение, а отец хочет только тихо похоронить свою дочь. Но хоронить нечего.
Семья будто дает трещину, мне приходится остаться на одной из сторон. Внешний мир делает все только хуже. Меня разрывает на части.
2 сентября тебя кремировали и похоронили. Нереально, что ты улетела, а вернулся гроб. Я так и не могла попрощаться. Поэтому я хотела положить письмо тебе в гроб. Но это невозможно, он должен остаться закрытым. Из гроба идет запах, мне тяжело его терпеть.
У отца ПТСР. Через неделю он снова стал ребенком. Он боится, если мать оставляет его одного.
Опухоль давит ему на гипоталамус. Ему осталось три месяца. Он спрашивает «Лиана придет?». Я отвечаю, что она умерла. Он вспоминает и плачет.
Потом он снова забывает и спрашивает «Где Лиана?» Я отвечаю, что она пошла за покупками и скоро вернется.
Отец пережил тебя на девять месяцев. Без тебя было еще сложнее. После его смерти я вижу сообщения в СМИ.
Еще хуже от процедуры компенсации от Малайзийских авиалиний.
Юридическая фирма, которая не имела отношения к нынешним юристам родственников, сделала все только хуже. Будь ты там, ты высказала бы свое мнение, мы бы выслушали тебя. Но я не могу тебя заменить.
Иногда меня охватывает горе от обычных вещей.
Однажды мы поехали на заброшенную свалку в швеции, там было брошенное сиденье, я увидела обломки MH17 перед глазами.
Я ходила в суд 10 июня 2021 года, я слушала иностранные голоса на прослушках. Это было как документальный фильм.
После выстрела ракеты мы оказались частью этой войны. Я слушаю, как они вывозили Бук.
Вскоре начались искажения, ложь, политические игры.
Я думаю о вас, как вы лежите среди обломков. Я скучаю по сестре, которая все решала, по ее мужу, который был мне как брат.
Я скучаю по тому, как он обнимал меня за плечи и называл «сестренка», по его шуткам и чувству юмора.
Непередаваемо, как это меня травмировало. Я боюсь потерять близких.
Я провожаю дочь в аэропорт и тут же падаю в слезах. Я боюсь ее потерять.
Я не знаю, смогу ли я быть счастлива и беззаботна и не думать о том, что может случится в следующую секунду.
Наша семья развалилась, нам не удалось всё вернуть.
Каждый день рожденья, рождество, праздник — пустота, которую не заполнить.
Люблю тебя. Твоя сестра."
Судья: «Вы говорили, ваша речь блекнет по сравнению с другими. Это не так. Все истории уникальны. Ваша история и ее форма повлияла на нас. Спасибо и наилучшие пожелания вам и тем, кто с вами».
(Судья находит такие слова для всех).
Следующий родственник потерял дочь Ингу, ей было 33 года.
Мы рады, что мы, как граждане Нидерландов, можем высказаться.
Оказывается, что некоторые страны не дают своим гражданам высказаться.
Мы надеемся, что суд прислушается к нам при вынесении приговора.
В 5 часов вечера 17 июля мы были на пароме, и тут нам позвонил сын и сообщил, что наша дочь погибла.
Мы потихоньку осознавали, что эти два прекрасных члена нашей семьи погибли. Наги выжившие дети плакали.
Мы обнимали друг друга и делились горем. Друг друзей отвез нас домой. Мы слышали по радио, как король высказывал соболезнования родственникам. Это мы.
К нам пришли друзья и родственники. Вся наша деревня была в шоке.
Друзья других жертв помогли нам связаться с офицерами по связи с родственниками.
Нам подтвердили то, чего мы не хотели узнать: они были в самолете. Они официально мертвы.
Маловероятно, что тела скоро вернут. Обе семьи решили, что надо как можно скорее провести поминовение.
Мы сделали это так рано, 26 июля, чтобы дать возможность жителям нашей деревни вернуться к нормальной жизни.
Планирование помогло нам осознать, что их больше нет, что мы больше не разделим с ними жизнь.
СМИ бросились на родственников, хотели знать все о жертвах.
Обе семьи тогда решили не связываться с семьей. Инге и Гайс не были на Фейсбуке, они предпочитали реальную жизнь. Наши друзья отгоняли СМИ.
Мы видели по телевизору и в газетах тела в Украине и их прибытие в Нидерланды.
Мы сохранили газеты, но многие так и не прочли.
Мы блокируем часть информации, потому что ее сложно переварить, она слишком ужасна.
Мы не хотим, чтобы некоторые вещи входили в нашу жизнь.
Больше года мы боялись смотреть новости, потому что не знали, пока начнется про MH17.
В конце 2014 года мы провели две кремации останков.
Первый раз с нами были друзья, второй — только семьи и очень маленькие гробы.
У нас были вопросы — «Где? Что? Кто?». Мы не могли поделиться ими с миром, да и не хотели.
Первые недели и месяцы мы занимались поминовением, опознанием, ходили в школу, где преподавала Инге.
Мы встречались с коллегами Гайса, решали финансовые вопросы, продавали их дом и машины. Это делали обе наши семьи, нам удалось поддерживать друг друга в этом сложном выборе.
Мы также пытались отвечать на вопросы следователей, общаться с психологами. Все это было травматично.
Наша семья и коллеги и друзья Инге и Гайса полностью поддерживали нас. Мы вместе занимались кремацией, искали урны, думали об эпитафиях. Искали адвоката, общались с юристами родственников, экспертами по налогам.
Мы решили уйти на пенсию вместе, не хотели быть дома одни.
Один из наших детей стал слишком много работать.
Потом мы слышали по новостям ложь Российской Федерации, теории заговора.
Мы следим за судом с марта 2020 года.
Прошло почти полтора года, и вновь мы видим шокирующие факты и отказ причастных от сотрудничества.
Мы до сих пор не привыкли к внезапным новостям.
Мы готовились к процессу, сначала в ЕСПЧ, потом в этом суде.
Мы по-прежнему по ним скучаем, за столами у нас два пустых стула
Когда видишь на прогулке самолеты, ты думаешь, высоко ли они летят, понимали ли Инге и Гайс, что с ними
Нам пришлось заново учиться летать, общаться, ходить в спортклубы, продолжать жить.
Тяжело терять тех, кого любишь. А потеря в такой трагедии делает горе публичным. Новостей не ожидаешь, не выбираешь новое горе и гнев.
И у всех есть мнение, что вы и правительство должны делать.
И все из-за того, что кто-то решил сбить самолет, и ваш суд до сих пор не понимает почему, и они убили 298 человек.
Мы уже знали большую часть информации, но следить за данными от обвинения по-прежнему очень тяжело.
Мы испытываем удовлетворение от того, что убийцы наших детей находятся под судом. Мы надеемся, что это повлияет на аргументы обвинения и решение суда.
Цитирует газету:
«С потерей любимого человека примириться невозможно. Но возможность попрощаться делает всё легче».
Инге и Гайс были прекрасными людьми, но их путь оборвался 17 июля 2014 года. Благодарим за внимание."
Судья: «Вы рассказали все с большим достоинством. Мы понимаем, что вы высказались от имени обеих семей, которые помогали друг другу. Спасибо, наилучшие пожелания от лица суда».
Франц потерял сына Шорса и его жену Кристи.
"Моя первая реакция была «Невозможно! Сколько самолетов пролетает!»
Но потом друзьям Шорса позвонили с его телефона, украинец на ломаном английском говорили что-то про сбитый самолет.
Мы пытались дозвониться в аэропорт, Малайзийскими Авиалиниям, но информацию нам не давали.
Только 20 июля нам назначили офицеров по связи с родственниками.
Мы не понимали, почему в 2014 году было так сложно получить список пассажиров.
Я не понимаю, почему над зоной конфликта, где сбивают боевые самолеты, летают гражданские суда.
Выражаю благодарность местным работникам чрезвычайных ситуаций.
Я испытывал гнев от того, что сепаратисты не выпускали тела и никого не пускали на место крушения.
Потеря части нашей семьи неописуемая и остается зияющей пропастью.
Мне до сих пор тяжело работать, я перешел на 25 часов в неделю.
Ложная информация от различных лиц и стран причиняет мне страдания, также и то, что никто не берет ответственность."
Выступает мать Шорса, ей явно тяжело.
"Через две недели ему должно было исполниться 25 лет, но он погиб, когда его самолет был сбит.
Хотела бы зачитать сообщение от его брата.
«Мы долго ждали подтверждения, но знали, что их потеряли».
Нам тяжело было месяцами ждать, пока Шорса нам вернут.
Я скучаю по нему, он не увидит новых детей, новых машин, праздников, рождества.
Ты был бы дядей, я был бы дядей твоих детей.
Мы разделяли твою страсть к технике, твою волю к работе учителем. Мне тебя не хватает. Пим."
Продолжает от своего лица.
"16 июля я на секунду испугалась, что они не вернутся. Шорс сказал не волноваться. Мы попрощались, сели в машину и уехали. Я тогда ничего не чувствовала, что странно, ведь я всегда чувствительна.
Я пошла на прогулку с друзьями. Сказала об этом Шорсу, он прислал в ответ сообщение с забавными значками. Мы пожелали им счастливого пути.
В 2 часа дня у меня началась боль в животе. Я снова начала чувствовать. Я чувствовала себя одиноку, мы решили вернуться домой.
В деревне мы пошли в бар, выпили, пошли домой. Пим хотел приехать на ужин.
И тут нам пришел новостной пуш про самолет, мы побежали к компьютерам проверить, были ли другие рейсы на Куала-Лумпур. Нет, не было.
Пим приехал, мы рассказали ему, он заплакал.
Я немедленно постаралась взять все в руки, позвонила сестре.
Мы с мужем говорили друг другу о своих чувствах. Он говорит, что тоже чувствовал, что что-то не так.
Я все думала, когда их нам вернут. Шорса опознали только через 3,5 месяца. Он был 298-й жертвой.
Мне разрешили посмотреть на него в мешке. Его нашли с книгой о 2-й мировой войне. Книга была обгоревшей, но почти целой. Я положила ее обратно.
Шорсу было 24, он много читал про 2 мировую войну, и вдруг стал жертвой войны, и его нашли с книгой о войне.
Даже через год после катастрофы продолжали опознавать части тела Шорса. Мы сидели на диване с коробочкой на коленях. Нам казалось, что мы снова смогли собраться всей семьей.
Мы позвонили в крематорий и сказали, что опоздаем. Прощаться навсегда было тяжело.
Одним из первых вопросов был: почему не закрыли воздушное пространство? Деньги? Почему Малайзийские Авиалинии решили лететь над зоной конфликта, если другие от этого отказывались?
Не понимаю, почему самолеты до сих пор продолжают летать над зонами конфликта.
Мы любили проводить время с семьей и друзьями, но теперь всегда скучаем по двум прекрасным людям из нашей жизни.
Мы не хотим друг друга печалить, не говорим о нашем горе. Пим делает вид, что справляется, но я мать, вижу, что ему тяжело, особенно когда он скоро станет отцом.
Я пять лет спала около четырех часов в день. У меня диагностировали ПТСР, я страдала от тревожности.
Я ходила к терапевту, принимала лекарства.
Я до сих пор быстро устаю. Мне сложно спать.
Мне пришлось оставить свой бизнес, дело всей жизни, а я хотела работать до 80.
Я благодарю свою сестру, что она была со мной, следила, чтобы я ходила гулять.
Я хотела бы горевать одна, но это невозможно, горе по всем 298 людям.
Тяжело от того, какой долгий и дорогой этот процесс, а все потому, что виновные не признаются.
Я обращаюсь к обвиняемым. Прислушайтесь к вашим чувствам. Представьте, что это случилось с вашей семьей. Будьте честны, признайтесь!
Я хотела бы поговорить с кем-то из обвиняемых, чтобы они увидели, что сделали с нашей семьей.
Я словно живу жизнь двумя путями — по пути горя и по пути радости и движения вперед.
Но я не могу отделить себя от MH17, из-за новостей, из-за людей вокруг нас, это останется со мной до смерти.
Я благодарна за поддержку, за торжественную встречу жертв.
Я глубоко уважаю всех, кто возвращал тела и искал правды.
Я благодарна украинцам, которые помогали на месте крушения.
Нашего Шорса любили, поскольку он был веселым, позитивным, гордился всем, что у него было, и особо Кристи.
Шорс любил справедливость, поэтому я здесь.
Заседание на сегодня окончено, следующее — в четверг, 16 сентября 2021, в 11:00 по Киеву/Москве.
Текст взят у Prisoner of consciousness, который делал синхронный перевод во время заседания.
Подписывайтесь на Телеграм-канал блога - https://t.me/pauluskp
Поддержать сайт - ваша помощь важна
Блог в соцсетях:
Твиттер Вконтакт Фейсбук Гуглоплюс Ютуб Инстаграм livejournal
Блог в соцсетях:
Твиттер Вконтакт Фейсбук Гуглоплюс Ютуб Инстаграм livejournal
нашлись блин тонкие натуры. не хотите такого? можете починить рашку? можете починить украшку? страдальцы хуевы